1.
Сначала я сильно понадеялся, что это просто очевидный фейк: уж очень всё фейково выглядит, как будто три отдельных плана наложили друг на друга, тем более что внутренние виды СВР, как правило, не публикуют. Но это оказался не фейк, а обычная, привычная, грехопадшая реальность.
Что стоит сказать по этому поводу, хотя это тот самый случай, когда никаких слов уже нет, все слова давно сказаны и по гораздо менее абсурдным эксцессам?
Во-1х, после события такого уровня мы вообще не должны удивляться, почему Господь хоть сколько-нибудь не помогает России и попускает нашей стране какие-либо страдания и поражения. Достаточно того, что главный богоборец ХХ века до сих пор маринуется и культивируется на главной площади России, а тут уже не просто – оставили по недосмотру и недомыслию, а прямо установили, специально и осознанно.
Во-2х, события такого уровня, конечно, ужасно расвдохновляют и обезнадеживают – одно дело работать на Третий Рим, понимая, что власти хоть в какой-то, пускай даже самой условной степени осознают свою историческую миссию и ответственность перед Богом, и совсем другое дело – работать на государственную идею, о которой само государство не имеет никакого представления вообще. Когда фигура одного палача-богоборца заменяет всю тысячелетнюю историю, как будто этой истории вообще не было, а был только залп «Авроры» и последующая вакханалия. Ну и, конечно, это просто на редкость праздничный подарок всем врагам сегодняшней РФ, которые видят в ней переродившийся “совок”, от наших нацдемов до свидомых русофобов – теперь им подарили ядерный аргумент.
В-3х, как и во всех подобных случаях, раз от разу всё более возмутительных – не хочу перекладывать вину “с больной головы на здоровую”, но все-таки огромная часть вины лежит на тех многочисленных православных активистах, разной степени статусности и влиятельности, которые все эти постсоветские десятилетия проявляли предательскую теплохладность к любым проявлениям коммунистической ереси, от романтизации большевистской революции вне Церкви до раскрутки “православного сталинизма” внутри самой Церкви. Начинается всё именно с этого банального равнодушия и попустительства, когда просто лень начинать к кем-то спор, ненароком “портить отношения” – ну и что с того, что какой-то чиновник, политик, медийщик или потенциальный спонсор симпатизирует Ленину или Сталину, ну и что с того, что он повесил у себя красный флаг и поставил бюст Дзержинского? Не будем же мы с ним из-за этого как-то конфликтовать? На протяжении всех 32 лет (!) после падения той самой дзержинской власти, и Русская Православная Церковь в целом, и все возможные православные патриоты и консерваторы в частности, имели все возможности для объяснения и прояснения государству хотя бы своей собственной недвусмысленной, последовательной, честной позиции – что христианская вера несовместима с культивированием большевизма во всех его проявлениях. Но кто на самом деле давал себе труд такого объяснения и прояснения? В итоге мы видим, как памятник этому антихристианскому извергу устанавливается перед главным штабом самой интеллектуальной спецслужбы страны.
Недообъяснили, недопрояснили, недоговорили. Да даже и не начинали ничего объяснять, лишь бы “не портить отношения” и “не вносить разделения”.
2.
Самый циничный вопрос, который нередко можно услышать в связи с Дзержинским/Лениным/Сталиным етс. это – “какие у вас лично претензии конкретно к Дзержинскому?” Из этого вопроса следует, что наше отношение к этим персонажам обязательно должно быть обусловлено какими-то личными обидами, причем, именно к этим конкретным людям. Как будто Дзержинский/Ленин/Сталин етс. это просто какие-то случайные прохожие с улицы, с которыми у нас вышел какой-то личный досадный конфликт и не более того. Конечно, такие вопросы задаются только тогда, когда никаких контраргументов у поклонников этих персонажей больше нет, типа – “какие у вас лично претензии к Диоклетиану, Галерию или Максенцию? Ах, у вас нет к ним личным претензий, тогда зачем вообще так возмущаться?”
Между тем, у меня действительно нет никаких личных претензий к этим людям, и не потому, что у меня в роду нет никаких жертв их злодеяний (на самом деле эти жертвы есть, в моем роду были и “красные”, и “белые”, и аполитичные), а потому, что мое отношение к историческим деятелям должно зависеть от их объективной оценки с точки зрения православного христианства, а не с точки зрения каких-то моих личных переживаний.
По этой же причине у меня нет какого-то отдельного, специального, обособленного отношения лично к Дзержинскому, лично к Ленину или лично к Сталину – для меня все эти люди, равно как и все их партийные соратники, были антихристианскими извергами и очередными предшественниками антихриста, поскольку они насильственно насаждали на всей территории исторической России антихристианскую идеологию. И этого факта для меня достаточно, все остальное – вторично, третично, четвертично и вообще не имеет никакого значения.
Проблема только в том, что в нашей Церкви (о стране и говорить нечего) до сих пор еще есть очень много людей, для которых антихристианская сущность коммунистической идеологии и практики совершенно не очевидна, и они вопреки многим фактам и аргументам готовы оправдывать и Ленина, и Сталина, и Дзержинского, и далее по списку. Почему так происходит – мне совершенно понятно, я сам об этом очень много писал. Но все это лжеоправдание красного беса со стороны самих православных будет продолжаться до скончания времен, пока сами священники не начнут на всех уровнях последовательно, систематично и неуклонно бороться с этой чудовищной ересью, куда более влиятельной и более привлекательной в нашем народе, чем какое-либо ЛГБТ, генная инженерия и прочий трансгуманизм.
3.
Ну и конкретно про Дзержинского, раз уж именно его памятник стал беспрецедентным, наглядным примером нашей “ресоветизации”, поскольку на сей раз уже само государство, а не какая-то частная группа, установило монумент большевистскому вождю, причем, для самого себя – даже не “для народа”.
На самом деле восторженная романтизация “Железного Феликса” в советское время – это почти на сто процентов следствие того неожиданного факта, что основатель советских карательных органов скончался очень быстро, в 1926 году, на 49-м году своей богопротивной жизни, не дожив до того времени, когда эти органы начали сами себя съедать по неумолимой логике тоталитарной революции.
Ведь что такое пресловутое ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД – в драматургическом отношении? Это контора узаконенного красного террора, которая должна была защищать советское государство от всех внешних и внутренних врагов, но при этом время от времени сообщавшая всему миру, что ее собственное руководство оказалось именно такими врагами и подлежит неизбежному расстрелу. Даже главный сподвижник и заместитель Дзержинского, Яков Петерс, был обвинен в “контрреволюционной деятельности” и расстрелян в 1937 году. Такая же участь ждала других членов коллегии ВЧК – Юзефа Уншлихта (в 1938 году) и Абрама Беленького (в 1941 году). Уже первый глава НКВД, товарищ Генрих Ягода, по аналогичным обвинениям будет расстрелян в 1938 году. Второй глава НКВД, Николай Ежов – в 1940 году. Третий глава, Лаврентий Берия, тоже “вышел из доверия” и расстрелян в 1953 году. И это только самые первые лица, “вершина айсберга”, тонущего в крови бесконечных новоявленных “предателей”, “провокаторов”, “шпионов”, которые еще только вчера считались верными ленинцами и сталинцами.
Насколько вся эта затянувшаяся трагикомедия влияла на деморализацию самих советских граждан, привыкших жить даже не в двойной, а какой-то тройной и четвертной “морали”, хорошо известно из самой советской истории и жизни наших предков – никаких секретов здесь уже нет. И поэтому, когда Хрущев и Ко решили затеять свою “оттепель” и привести государство хоть в какое-то человекосоответствующее состояние на началах “истинного ленинизма”, возникла проблема реабилитации необходимых карательных органов в общественном восприятии, ради чего даже поствоенное Министерство государственной безопасности (МГБ, наследника НКВД) срочно переименовали в Комитет государственной безопасности (КГБ), каким это название и останется до последнего дня СССР.
И вместе с этим возник вопрос – какой реальный “герой” из мутного партийного прошлого должен стать той “иконой” подлинного незамутненного большевизма, который будет олицетворять собой всю “красную охранку” вместе взятую? Ответ напрашивался сам собой: конечно, Дзержинский. Прожил бы он еще несколько лет в свое время и, более чем возможно, был бы уничтожен вместе за всеми сослуживцами, хоть за “японский шпионаж”, хоть за участие в “фашистско-монархическом заговоре”. Но он вовремя умер, а прохладное отношение Сталина к Дзержинскому даже помогало его политической “канонизации”.
В итоге вся история ленинско-сталинских карательных органов была вытеснена в небытие и забытие, а на ее месте возвеличился один-одинокий Железный Феликс, “чистоплотный” и “неподкупный”, “любитель животных” и “беспризорников”, а сам Е.В.Вучетич создал его благообразный памятник, установленный напротив обновленного КГБ СССР, в самом что ни на есть “оттепельном” 1958 году.
И вот что очень интересно было бы узнать в связи с этим историческим обстоятельством культивирования личности Дзержинского. Если представить себе всё совокупное множество наших “православных совпатриотов”, то абсолютное большинство из них во всей советской эпохе почитает именно товарища Сталина и в центре их историософской мифологии находится вовсе не ВОСР 1917 года, а Великая Победа 1945 года. Именно через это событие, как правило, оправдывается сам Сталин и весь сталинизм. В то время как тот же Дзержинский к этому событию вообще никакого отношения не имеет, как и вообще к любому сталинскому успеху. В наиболее же стройной и строгой версии этой мифологии Сталин был велик и оправдан вовсе не тем, что реализовывал большевистский эксперимент над Россией, а наоборот, в том, что он как раз “остановил революцию”, уничтожил в Большом терроре всю “ленинско-троцкистскую гвардию”, и начал “восстановление Великой России” именно как “великорусской империи”, да и вообще чуть ли не был “тайным православным” и “ходил к Матроне”. Такая мифология – мейнстрим нашего “православного сталинизма”. Но тогда очень интересно было бы узнать, как всё это совокупное множество любителей совмещать Христа и Сталина относятся к восстановлению памятника Феликсу Эдмундовичу? Вот если взять все 100% “православных совпатриотов” – сколько из них не видели бы ничего плохого в восстановлении такого памятника хоть на Лубянке, хоть в каждом русском городе? Я полагаю, что все 99%. Или все-таки поменьше?
4.
К теме культивирования Железного Феликса и совсем не только к этой теме.
Когда высказываешь критические замечания в адрес какого-либо нашего государственного чиновника, политика, медийщика и кого угодно еще, особенно в отношении его слов и поступков, явно противоречащих чаяниям возрождения Святой Руси, то в ответ нередко приходится слышать такое неожиданное возражение: “да что вы, он же на самом деле глубоко православный! да, он и на Афоне был, и на Валааме был…”. И, наконец, самый коронный, бронебойный аргумент – “да он же причащается!…”
Произносятся эти слова обычно с некоторым придыханием, волнением, полушепотом, как бы заговорщески – мол, всё это, конечно, не совсем очевидно, но мы-то знаем, у нас по этому поводу есть некие конфиденциальные сведения: да и вообще он числится в попечительном совете такого-то монастыря и такого-то храма…
По этому поводу приходится открывать одну очень неожиданную и неприятную для многих истину, от которой иные могут впасть в уныние, а иные даже и веру потерять: само по себе формальное участие в церковной жизни какого-либо человека, включая сколь угодно частые причастия и паломничества, вообще никак не свидетельствует о его православном мировоззрении.
Любой человек может всю жизнь “ходить в храм”, но при этом иметь очень смутные представления о самом смысле этого хождения, потому что в реальности существует миллион причин, почему именно какой-либо человек “пришел в Церковь”, равно как миллион причин, почему другой человек “ушел из Церкви”. Конечно, всемогущий и всеблагой Господь может обращать кого угодно вопреки его воли, и в любом обращении к Церкви может действовать призывающая благодать. И конечно, в иных случаях Господь может послать человеку уникальную благодать веры и даже особого церковного научения, так что заснул неучем, а проснулся богословом – такое тоже может быть, но рассчитывать на это чудо невозможно и лично мне такие примеры неизвестны.
Поскольку же в отдельно взятой голове могут как угодно сочетаться какие угодно представления и убеждения, то любой человек может одновременно верить в Господа нашего Иисуса Христа (как он Его понимает) и в происхождение человека от инопланетян (как он их понимает), одновременно почитать новомучеников и исповедников Церкви Русской (как он из понимает) и особо почитать товарища Дзержинского (как он его понимает) – всё это в отдельно взятом “богатом внутреннем мире” вполне совместимо. И есть только одна инстанция, которая может не чтобы переубедить, но, по крайней мере, напрямую указать этому человеку, что он пребывает в тяжелом противоречии и не только не достоин Святого Причастия, а вообще находится на грани отлучения от Церкви – это сама Церковь, т.е. конкретно те епископы и священники, которые такого человека исповедуют и причащают, которые вообще с ним хоть сколько-нибудь знакомы и им небезразлично, во что он на самом деле верует.
Ну а то, что в наше время можно быть титулованным членом каких угодно православных попечительских советов, соборов, фондов, комитетов, комиссий, ассоциаций, паломнических обществ и приходских братств, и при этом не знать самые азы Православия и даже не подозревать о том, что твои личные взгляды могут прямо противоречить этим азам – это уже вполне обыденное явление и удивляться здесь вообще нечему.
5.
Итак, многочисленные факты возвращения коммунистических памятников и топонимов в освобожденных регионах Новороссии (иногда даже на украинском языке вместо русского!), и официальное установление памятника Дзержинскому у главного здания СВР в Москве свидетельствуют о том, что наша власть, к очень большому сожалению, вообще не видит в большевистских символах никакой проблемы и угрозы, хотя бы для самой себя. В нашем государстве не произошло сущностного переосмысления большевистского прошлого, для нашей власти это просто неотъемлемая часть общенациональной и общеисторической идентичности, не получившая никакой мировоззренческой оценки, тем более, оценки с точки зрения православного христианства, уравненного в своих правах хоть с “прогрессивным” марксизмом-ленинизмом, хоть с “реакционным” “православным сталинизмом”.
Когда всевозможные памятники и бюстики большевистским вождям ставили в разных уголках РФ по инициативе снизу, на частных и получастных территориях, столь прискорбная ситуация была еще совсем не очевидна, но после этих событий сомневаться не приходится – Дзержинский или Ленин для нашего государства сегодня, как святой Владимир Великий или святой Александр Невский: фигуры рядоположенные.
Вынесем все неизбежные эмоции, обличения и нравоучения за скобки, и зададимся простым жизненным вопросом: есть ли хоть какая-то надежда на то, что не все так плохо, что ситуация, по крайней мере, не может быть хуже? Иначе говоря, есть ли во всем этом хоть что-то утешительное?
Как ни странно, утешительное есть: ведь как вообще возможна ситуация, когда высшие чиновники России с радостью устанавливают памятник основателю большевистских карательных органов, а на следующий день их самый главный начальник произносит апологетическую речь об авторе романа «Архипелаг ГУЛАГ»? Ведь подобная ситуация была бы абсолютно невозможна в течение всего ХХ века, это качественно новое историческое состояние и мы очень хорошо знаем его название – это ни что иное, как тот самый Постмодерн, та самая “ситуация” Постмодерна, которую мы уже постепенно начали хоронить и забывать, но она на самом деле никуда не делась. Ведь один из существенных признаков Постмодерна – это полное расставание означающего и означаемого, знака и десигната, символа и его смысла, слова и его значения. Ситуация Постмодерна – это когда любой символ, любой жест, любое выражение означают только самих себя и то, что мы сами им приписываем в данный момент. Поэтому в Постмодерне невозможен никакой реальный вызов – любое высказывание утопает в шумовом фоне любых других высказываний и не может быть противопоставлено никакому другому высказыванию.
Конечно, многие процессы с начала XXI века ведут к преодолению Постмодерна и апофеоз постмодернисткого хаоса в России как будто бы ушел вместе с 90-ми годами (о чем я сам немало писал), но заметим, что в 90-е годы установление памятников большевистским вождям с одновременной апологией главных критиков большевизма было бы все-таки невозможно: власти РФ отдавали себе отчет в том, что их историческая легитимность зиждется на отрицании “красного проекта”, что если коммунизм – это нечто позитивное, то тогда их власть – это нечто негативное, со всеми соответствующими выводами. И поэтому, при всей карнавальности и ироничности 90-х, когда любой прежний идеологический пафос и любая избыточная серьезность были как будто бы безвозвратно дискредитированы и девальвированы, в отношении ленинско-сталинского прошлого в самой власти была абсолютная конвенция: революция – зло, репрессии – зло, концлагеря – зло, тоталитаризм – зло, и на уровне власти эти “самоочевидные вещи” не обсуждаются, в то время как “в народе” или “в оппозиции” может обсуждаться и высеиваться вообще всё что угодно. Однако уже к середине нулевых годов, когда витрины самых солидных книжных магазинов были завалены конспирологическими фэнтези о “спасительной роли” “мудрейшего” Сталина и о том, как “мировая закулиса” развалила “процветающий СССР”, отношение ко всему советскому существенно изменилось, а вместе с этим государство преодолевало постмодернистский хаос, обретая новую серьезность и новый пафос, возрастающие с каждым новым политическим этапом.
В этом движении нулевых-десятых годов по пути укрепления государственного суверенитета, могущества и идентичности, с одной стороны, явно прослеживалась историческая тенденция “преодоления Постмодерна” (набирающая обороты во всей европейской цивилизации), а с другой стороны, совершенно постмодернистская тенденция уравнения коммунистической идеологии во всех ее проявлениях с любыми другими идеями и идеологиями, включая русский православный консерватизм и патриотизм как таковой. Под разговоры о необходимости “примирения красных и белых” как современных граждан одной страны продвигалась идея уравнения их убеждений, как будто противоречия между этими убеждениями не имеют никакого сущностного значения, как будто это лишь разные версии одного и того же. Но полноценное национальное возрождение нуждается в последовательной, внятной, адекватной идеологии, а за все эти годы наша власть так и не сформулировала никакой идеологии вообще, оставив в силе даже 13-ю статью Конституции (о запрете государственной идеологии как таковой). Но “свято место пусто не бывает” и поэтому, вместо государственной идеологии, на поверхности оказалась лишь случайная сумма определенных идеологических предпочтений, главное из которых – это абстрактный патриотизм ради самого патриотизма, примиряющий любые идеи и смыслы, если они хоть как-то ассоциируются с российской историей в восприятии большинства граждан, буквально от Рюрика до Путина.
6.
Поскольку эта историческая тенденция “преодоления Постмодерна” развивается уже два с лишним десятилетия без какого-либо целостного мировоззренческого наполнения и никаких ощутимых результатов в изменении национального самосознания она не достигла, то теперь уже можно объективно и прямо констатировать, что это глубоко ошибочный путь укрепления ФОРМЫ БЕЗ СОДЕРЖАНИЯ, ускорения ДВИЖЕНИЯ БЕЗ ЦЕЛИ, декларации сколь угодно правильных СЛОВ БЕЗ СМЫСЛА.
С самого начала нулевых годовых преодоление постмодернистского хаоса больше всего было похоже на попытку возродить и укрепить в России механическое государство классического Модерна на основе бывшего РСФСР, где все детали и рычажки должны будут работать по естественной инерции, а любые сбои и поломки могут быть компенсированы оперативной политтехнологической починкой. И именно поэтому разлагающий хаос Постмодерна никак не может быть преодолен: можно сколько угодно укреплять железобетонную конструкцию государства, выстраивать стройные вертикали управления, подавлять любую деструкцию на местах, но Постмодерн – это прежде всего не внешний, а внутренний хаос, это хаос в сознании людей, который невозможно привести в космос внешним наведением порядка и повторением формальных лозунгов. Поэтому, при всех внешних усилиях, реформах и контрреформах, все самые правильные ценности остаются виртуальными и все самые важные смыслы испаряются, отрываясь от слов.
И вот как раз наиболее показательными жертвами этой обессмысливающей постмодернистской ситуации оказываются, прежде всего, городские памятники, как наглядный рудимент до-постмодернистского прошлого, когда культура была культом, а слова, символы и образы имели настолько большое значение, что за них могли убивать и умирать. До-постмодерная цивилизация (архаическая, классическая, индустриальная) была цивилизацией мемориалов и монументов, зачастую выступавших центрообразующей осью для больших районов, кварталов и целых городов. Что такое памятник великому человеку в классическом представлении? Это грандиозное произведение монументального искусства, выставленное на самом видном месте, в окружении фонтанов и фонарей, специально зажженных ради его освещения. Открытие каждого такого монумента – это историческое событие, площадь вокруг него – место массовых митингов и шествий, гуляний и парадов, встреч и разлук. Это “центр силы”, “точка сборки”, начало и конец пути больших городских паломничеств. Как нечто нарочито дидактическое, назидающее, иерархическое, пафосное, “метанарративное”, большой городской памятник – это то, что сущностно несовместимо ни с каким Постмодерном, что исключается из Постмодерна как такового.
Точнее говоря, как и все подобные объекты, любой памятник в Постмодерне превращается в очередной случайный образ, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий. Вы обращали внимание, какие бессмысленно-нелепые памятники ставят последние пятнадцать-двадцать лет? За редким исключением их вообще очень трудно назвать “памятниками”: это какие-то садовые фигурки, напоминающие персонажей кукольного театра для взрослых. И хорошо еще, если фигурки, а не части тела или какие-то намеки на части тела, выражающие все что угодно, кроме желания увековечить соответствующее имя, дать ему достойное место в истории мирового мемориального искусства. Почему такое издевательство над памятью великих людей вообще оказалось возможным? Потому что это не про великих людей и не про мемориальную культуру вообще, это не про то, чтобы наши потомки могли созерцали эти как бы “памятники” в далеком будущем. Всем своим видом такие как бы “памятники” намекают нам, что они совсем не всерьез и совсем не надолго, это просто временные выставочные сооружения, которые уже завтра могут снести, разобрать и пересобрать, как любые конструкции на сегодняшних детских площадках: был разукрашенный гном и нет его. Это не памятник Пушкину Опекушина или Аникушина, это вообще не памятник, и вообще не Пушкину, это “совсем другое” – взгляните мельком, проходите мимо и не оглядывайтесь. По большому счету это общее свойство современной, постмодернистской культуры как таковой: это культура не про то, как сохранить и культивировать память о прошлом в будущем, а про то, как испытать мимолетное впечатление здесь и сейчас, и тут же перейти к другому впечатлению, такому же мимолетному. Поэтому не стоит особенно беспокоиться за бумажно-пластмассовые эксперименты современной архитектуры, уродующие привычные пейзажи старых городов: это именно эксперименты, которые однажды кончатся и на их место придут другие эксперименты, это, действительно, совсем не всерьез и совсем не надолго, это просто конструкт, который всегда можно разобрать, пересобрать и вообще убрать, расчистив площадку для новых экспериментов.
Обратим внимание, что новоявленный памятник Дзержинскому перед входом в здание СВР – это ведь не тот самый памятник Вучетича, который раньше стоял на Лубянке и впоследствии выставленный в парке Музеон вместе с другими развалинами из советского прошлого. Это “совсем другое”, это его уменьшенный клон, предназначенный для восприятия очень ограниченного круга лиц, так что эту копию, в строго смысле слова, вообще нельзя назвать памятником, выставленном в Москве. Это не тот памятник, не совсем в Москве (за МКАДом, в “Лесу”) и совсем не для всеобщего созерцания и обсуждения. Многим коммунистам этот факт, кстати, очень не нравится: как называлась статья на сайте КПРФ, «Дзержинского поставили в СВР, а на Лубянке побоялись». Не знаю, кого здесь могли “побояться” поклонники Железного Феликса, но в любом случае памятник большевистскому вождю, установленный самим государством перед входом в государственно значимое (а точнее, сверхзначимое) столичное учреждение это однозначно символическое действие. И это уже не просто очередное “окно Овертона” по легитимации “красного дискурса”, а непосредственный результат открытия множества таких “окон” и торжество давно легитимированного “дискурса”. Но в том-то и заключается ситуация Постмодерна, что какие бы дискурсы в ней не были легитимированы и официализированы, ни один из них никогда не будет единственно доминирующим, более того, ни один из них вообще не будет иметь никакой принудительной силы, даже на символическом уровне. Ведь в идеологическом отношении инициаторы установления этой злосчастной “уменьшенной копии” – это просто обычные постсоветские патриоты, для которых историческая русская охранка была основана вместе со всей советской властью. Никаких особых “красных смыслов” они вообще не имеют в виду. Кто из представленных на коллективной фотографии в честь открытия этого памятника, начиная с С.Е.Нарышкина или С.В.Степашина, осознает себя убежденным марксистом-ленинистом, сторонником мировой коммунистической революции и дела Третьего Интернационала? Кто из них осознает, что установление такого памятника логически должно привести к сносу не только памятников Солженицыну или Бродскому в центре Москвы, но также и памятника великому равноапостольному князю Владимиру? Поэтому, конечно, ни о каком “красном ренессансе”, ни о каком возвращении к единственно верной коммунистической идеологии здесь речи не идет. Просто вполне “буржуазные” патриоты-государственники, весьма далекие от каких-либо палеомарксистских, неомаркистских или постмарксистских скрижалей и догм, решили во дворе своей работы поставить памятник тому, кто у них лично ассоциируется с основанием этой работы. Больше – ничего. В Постмодерне все памятники и лозунги – это ничто, игра, кокетство, шум, как минимум, – подмигивание “своим”, как максимум, – троллинг “не своих”. Никакие идеи, идеологии, нарративы и метанарративы здесь вообще не имеются в виду, это просто повод для вполне “буржуазного” фуршета, после которого все расходятся по домам жить вполне “буржуазной” жизнью.
С одной стороны, это постмодернистское обессмысливание любых ценностей и сверхценностей – настоящий Промысл Божий, настоящее благо, благо именно потому, что в большинстве случаев эти ценности и сверхценности совсем не христианские и уж точно не фундированные в христианстве. Во многих случаях это что-то унаследованное от банального язычества дохристианской архаики или пустотного секулярного утопизма постхристианского Модерна. Это все то, что совсем не нуждается ни в Иисусе Христе, ни в Новом Завете, ни в Церкви Христовой, все то, чему реальное православное христианство откровенно противоречит, оппонирует, мешает. И именно в этом обесценивании ложных ценностей, как это ни удивительно на первый взгляд, заключается христианское оправдание Постмодерна.
Но с другой стороны, постмодернистское обессмысливание и обесценивание любых смыслов и ценностей – это в том числе и обессмысливание самого христианства, оказавшегося в Постмодерне наравне с любыми мировоззрениями, любыми религиями и идеологиями. Поэтому, если перед нами действительно стоит задача не просто выживания Православной Церкви, а созидания Православной Цивилизации, то бесконечно находиться в постмодернистском безвременье совершенно невозможно. Невозможно, будучи христианином, индифферентно относиться к любым словам, символам и памятникам. С христианской точки зрения совсем не все равно, какой у нашего государства флаг, герб, гимн, какие символы и лозунги использует правящая партия, какие памятники устанавливаются или до сих пор стоят на площадях и улицах наших городов, как называются эти площади и улицы, а самое главное – как каждый из нас ко всему этому относится. Потому что за всеми символами подразумеваются конкретные значения, все слова имеют конкретные смыслы, все топонимы и памятники в честь какого-то человека или события – это всегда свидетельство его однозначной позитивной ОЦЕНКИ. Если мы ставим кому-то памятник, то из этого следует, что мы считаем вклад этого человека в русскую и даже общемировую историю достаточно позитивным, что мы считаем этого человека достаточно достойным того, чтобы сегодняшние и будущие поколения вспоминали его с благодарностью, видели в нем положительный пример и ориентир в какой-либо деятельности. И поскольку с христианской точки зрения историческая роль таких людей, как Ленин, Сталин или Дзержинский – однозначно и безоговорочно негативная, никакого оправдания их памятникам ни в Москве, ни где-либо в мире нет и не может быть.
________________________________________________
Поддержать деятельность Интеллектуального Клуба «Катехон»:
№ карты Сбербанка VISA: 4276 3801 2501 4832
