Весна Война 1812 года для России XIX века была подобна обеим мировым войнам в веке XX-м, но почему сегодня невозможен торт “Гитлер”, но зато вполне по вкусу торт “Наполеон”? Потому что, в отличие от Гитлера, Наполеон не воспринимается современностью как воплощение зла и не воспринимается так именно потому, что он был одним из творцов самой современности. Оказывая сопротивление Наполеону, Россия в 1812 году сопротивлялась именно тому историческому процессу, который привел к диктату секулярно-либеральной идеологии Евросоюза, выставляющей себя как конечную вершину мирового “прогресса” и логический итог истории Запада. Для грядущей победы либеральной идеологии Наполеон сделал не меньше, чем Ленин для коммунистической революции, причем, в ту эпоху, когда либеральные и левые аспекты революционного движения в Европе практически не различались. И только лишь потому его имя сегодня не пишут золотыми буквами среди других идеологов и вождей “мирового прогресса”, что для большинства народов Европы он выступал как чужеземный завоеватель и диктатор, а признаваться в том, что “мировой прогресс” зачастую насаждается банальным насилием и другими, совсем не “прогрессивными” методами, сегодня готовы немногие, как и 200 лет назад.
Весна 2012 года в жизни мирового православия запомнится из ряда вон выходящим событием, которое может иметь очень серьезные последствия для всех Поместных Православных Церквей. Вряд ли стоит удивляться тому, что причиной этого казуса стала очередная попытка Константинопольского Патриархата напомнить о своих претензиях на мировое каноническое господство, к чему православные всего мира давно уже привыкли, но на этот раз особенное удивление вызвала та беспрецедентная прямолинейность, с которой эта претензия была озвучена. Если до сих пор Константинопольский Патриархат играл на временных геополитических противоречиях между другими Поместными Церквами, то теперь он сам решил поссорить две Церкви, чьи отношения были лишены даже тени конфликтности, а также “отозвать” у одной из них автокефалию, которую она получила вовсе не от него самого. Речь идет об отношениях Московского Патриархата и Православной Церкви Чешских земель и Словакии (ПЦЧЗС).
Широко распространенное представление о том, что из всех форм государственного устройства Православная Церковь предпочитает именно монархию и все православные должны быть монархистами – это одно из самых популярных заблуждений о православии. В Православной Церкви не существует никаких догм или канонов, предписывающих христианам принимать только монархический строй и отрицать любой другой. Если обратиться к двум основным источникам православного вероучения – Священному Писанию, Библии, и Священному Преданию, то есть писаниям отцов Церкви, – то из них никак не получится вывести какой-то одной-единственной политической идеологии и одного-единственного взгляда на идеальное государственное устройство. История Церкви знает примеры достаточно успешного сотрудничества с самыми разными типами государственных систем и режимов, среди которых монархия занимала весьма заметное, но далеко не единственное значение.
Константинопольский Патриарх Варфоломей I поклонился новописной греко-католической иконе и благословил пропаганду униатства в Восточной Украине и всех других православных территориях Европы. После этого казуса до сих пор комическая роль юркого Юрчика впервые приобретает зловещие черты, ведь одно дело, когда он успевает подставить и опозорить главу ни кому неизвестного католического раскола из Америки, и совсем другое – когда он то же самое делает с каноническим Константинопольским Патриархом, претендующим на звание “вселенского”. Так наш забавный Остап Бендер от религии вдруг превращается в нечто более опасное и потому менее смешное. Остается только выяснить, была ли это настоящая подстава для самого Константинопольского Патриарха или он прекрасно “ведал, что творил”? В последнем случае вопрос уже ставится о православности самого Варфоломея I, ведь это уже не просто “экуменический диалог” – это прямая поддержка католической экспансии и отказ от православия.
Именно “православные либералы”, свободные от исторической зашоренности и политического самомнения, открытые к диалогу и ко всем формам современной политической борьбы, разнообразят собою православно-политическое движение и заставят светский мир посмотреть на православную политику другими глазами. Разумеется, всё это возможно только в том случае, если эти “православные либералы” не повторят ошибки своих оппонентов и будут больше православными, чем либералами, если они будут больше бороться за интересы Церкви, а не против “православных консерваторов”. Главный козырь “православных либералов” – отсутствие иллюзий в отношении народа и власти, и обращенность не к государству, а к гражданскому обществу. Наши “православные консерваторы” – тоже часть гражданского общества, но они воспринимают это понятие как бессмысленный штамп, как что-то ненужное и пришедшее на смену самому государству. “Православные либералы” же понимают, что гражданское общество – это реальность, неизбежная и необходимая, и поэтому, если Церковь сегодня упустит гражданское общество, то завтра она останется один на один с государством, без серьезной – народной – поддержки. Ведь нельзя же считать “народной поддержкой” костюмированные ансамбли с хоругвями и иконами Ивана Грозного, годные только на потеху антицерковным журналистам.
Веру в Бога невозможно сравнить с простой верой в безличную вещь. Эта вера требует не установления объективного факта среди других фактов, а личного общения с живой Личностью, в результате которого происходит её познание. Именно поэтому все попытки доказать существование Бога в перспективе безличных отношений несовершенны, – Бог Христианства это не “что”, а “Кто”. Поскольку, с точки зрения безличных отношений, быть “кем-то” означает, прежде всего, быть “чем-то”, то в соответствующей онтологии поиск Бога будет означать не больше, чем поиск какой-то первоматерии или первого организма, а постижение человека означает изучение его всего лишь как тела среди других тел. Материальный мир отражает влияние Творца (Рим 1:19-20), но познание материального мира не тождественно познанию самого Творца и созданного по Его образу и подобию человека. Попытки атеистов упрекнуть Церковь в обскурантизме на основании того, что для неё нравственное состояние общества и самих ученых важнее любых научных открытий и любого научно-технического прогресса аналогичны непониманию Понтия Пилата, который спрашивал у Иисуса – “Что есть Истина?” (Ин 18:37). Истина стояла перед Пилатом (Ин 14:6), но он не мог допустить этой мысли, потому что в представлении античного римлянина истиной могло быть всё, что угодно, кроме конкретной личности.
В начале сентября в положении русского Свято Никольского храма в Ницце произошел ряд важных изменений. По решению Московского Патриархата был назначен новый настоятель храма священник Николай Озолин; а вслед за этим, наконец-то, была упразднена взимавшаяся долгое время входная плата в храм, как на популярный туристический объект. Но в ответ на эти первые шаги по нормализаии ситуации, конфликт Православной культовой ассоциации Ниццы (ACOR) с Русской Православной Церковью лишь усугубился. Так, новый настоятель храма отец Николай Озолин не допускается к исполнению своих прямых обязанностей - к служению; сам храм в любое время, за исключением богослужений, держится в закрытом состоянии; ключ от храма до сих пор не передан представителям Московского Патриархата. О конфликте вокруг русского храма в Ницце в интервью Елене Малер-Матьязовой рассказал Серафим Ребиндер, сын протоиерея Александра Ребиндера, общественный деятель и председатель OLTR - «Движения за поместное православие русской традиции в Западной Европе».
15 октября на сайте Движения за поместное православие русской традиции в Западной Европе (OLTR), вышло заявление "Как решить проблемы Ниццы?" О том, каковы причины последних шагов Экзархата и как разрешить сложившуюся ситуацию, в интервью Елене Малер-Матьязовой рассказал известный общественный деятель русского зарубежья,
член-основатель OLTR
Никита Кривошеин. По его словам, "самый важный момент коммюнике касается обвинений в якобы неканоничности передачи храма в юрисдикцию Русской церкви. Но ведь последняя и в сергианский период, и в досергианский период, и в последующие десятилетия никогда не признавала канонически обоснованным ни создание Русской православной церкви за границей, ни создание "евлогианской" архиепископии. Поэтому в глазах Русской церкви ее юрисдикция по отношению к собору в Ницце и по отношению ко всем Церквам, образованным до революции, оставалась неизменной. И это делает совершенно несостоятельным главный аргумент Совета архиепископии".
За последние двадцать лет, вопреки всем возможным прогнозам и пророчествам, к власти в России так и не пришли те силы, для которых Свобода это всего лишь что-то придуманное либералами, а сама Россия, при этом, не только не распалась, а укрепилась и преумножила свое влияние в мире. И мы должны отдавать себе отчет в том, что до тех пор, пока существует государство бело-сине-красного знамени, поднятого над Россией двадцать лет назад, Август-91 будет оставаться для этого государства событием его рождения и отречься от него будет невозможно. Значит, ценность России и ценность Свободы вполне совместимы, и только временные исторические причины мешали им встретиться, как такие же временные причины мешали когда-то православию заявить о себе как о подлинном универсальном христианстве, а не о местном этнографическом культе аборигенов Восточной Европы. Последствия “Преображенской революции”, как назвал те события Александр Солженицын, свидетельствуют об этом.
В сложившейся ситуации именно Россия, будучи восточным полюсом европейской христианской цивилизации, обладая достаточным геополитическим потенциалом и будучи абсолютно свободной от секулярного тоталитаризма западной политкорректности, может выступить основным инициатором борьбы за сохранение и укрепление подлинной европейской идентичности. Именно Россия должна предложить проект альтернативного, “консервативного” Евросоюза, где ценности христианской культуры будут иметь не меньшее значение, чем ценности утопического либерализма для нынешнего ЕС. Важно отменить, что речь должна идти не просто об объединении “православной” или “восточно-христианской” цивилизации, но это должна быть инициатива, обращенная ко всем странам европейской идентичности по всему миру. Именно этот проект, с одной стороны, отвечает либерально консервативному курсу современной России, а с другой стороны, напрямую отражает представления о её вселенской миссии как наследника Византии, как того самого Третьего Рима, который должен не замыкаться в себе, а служить защите христианских ценностей во всем мире.
Как результат человеческого творчества мир культуры существует вовсе не только для того только, чтобы помочь человеку адаптироваться в грехопадшем мире и исчезнуть вместе с этим миром. В самом Царствии Небесном, исполненном абсолютно преображенной природой нового рая – “се, творю все новое” (Откр 21:5), – присутствует образ совокупного человеческого творчества в реальности нерукотворного Нового Иерусалима – города с воротами, стенами и улицами (Откр 21-22). В этой эсхатологической перспективе даже такое земное понятие, как “цивилизация”, генетически связанное с городом и гражданством, и периодически противопоставляемое культуре, обретает новую, неожиданную перспективу. Поэтому нет и не может быть конфликта христианства и культуры, но всегда был и всегда будет конфликт христианской культуры и нехристианского варварства.
Более чем полтора тысячелетия назад римским императором Константином и его матерью Еленой, под символом явившегося императору Креста с формулой «In hoc signo vinces», была начата новая христианская история и самой Римской Империи, и всей европейской цивилизации в целом. Изданный в 313 году Медиоланский эдикт, прекративший языческие гонения на Церковь, созванный в 325 году Первый Вселенский Собор, и, наконец обретение евангельских святынь в 326 году задали новую христианскую координату европейской цивилизации. Но, несмотря на то, что трудно найти исторических деятелей, имеющих столь же значеное влияние в истории христианской цивилизации, в современной Европе можно наблюдать удивительную диспропорцию в отношении сохранности, а точнее несохранности исторического наследия, связанного с именами святых равноапостольных Константина и Елены.
Все четыре идеологии современнести – и либерализм, и левая идеология, и органицизм, и спиритуализм, – представляют собой четыре разных мира современного нехристианского сознания, очевидно противоречащие друг другу, но единые в отрицании онтологического статуса человеческой личности, а поэтому они глухи и равнодушны к задачам христианской аскезы. Для того, чтобы воспринимать аскетический путь не как “физкультуру души и тела”, а как необходимое условие преображения личности, для этого требуется представление о самой личности как онтологическом субъекте. Ни секулярные, ни спиритуалистические типы мировоззрения не признают онтологический статус личности и поэтому бессмысленно призывать их сторонников к аскетическому самопреодолению без отказа от их мировоззренческой установки.
Необходимо признать
христианские корни
европейской правовой
культуры, признать
христианскую идентичность Европы, признать ту культуру, без которой идея Свободы никогда не могла бы победить в Европе и которая требует от каждого европейца уважать права другого человека не потому, что это “написано в конституции”, а потому что так нужно делать каждому человеку по самому своему назначению. Оскорбляя
христианство, люди наносят удар по основам той цивилизации, которая обеспечила им ценность свободы и личного творчества, которая заставляет каждого их оппонента после этого оскорбления ограничиваться правовыми мерами, терпеть и милосердствовать. Поэтому прецедент этой выставки, будучи ничтожным по своему эстетическому масштабу, крайне важен в масштабе всей нашей, европейской христианской цивилизации, которая ради сохранения ценностей свободы слова и самовыражения должна научиться оперативно реагировать на такие прецеденты. В данном случае это была реакция здорового организма на затянувшуюся болезнь. Однако самое замечательное в этой реакции было то, что Постмодерн в нашей стране, действительно, заканчивается.
К началу XXI века дискуссия между христианскими креационистами и эволюционистами достигла такой степени, что даже внутри церковных кругов, вместе с возрастающей легитимацией эволюционистского подхода, само понятие “креационизма” стало означать лишь определенную богословскую позицию, в то время как оно всегда означало единственно возможный в христианстве взгляд на возникновение мира и человека. Более того, само слово “креационизм” в среде христианских эволюционистов обрело чуть ли не обвинительный характер, так что у сторонних наблюдателей вполне может сложиться впечатление, что Церковь отказалась от Шестоднева и “признала эволюцию”. Поэтому, как бы это иронично ни звучало, имеет смысл напомнить, что христианское мировоззрение остается креационистским и только креационистским, а то, что называется “христианским эволюционизмом” – это лишь признание определенной правоты эволюционистского учения, в той или иной его степени. Отсюда возникает неизбежный вопрос о допустимых пределах эволюционистского подхода в рамках христианской картины мира. Не останавливаясь на деталях, можно сразу сказать, что в православном вероучении есть две абсолютные границы, за которые не должно переступать эволюционистское воображение – во-первых, это факт сотворения Богом мира ex nihilo, а во-вторых, факт сотворения человека, исключающий его происхождение от какого-либо животного. Всё остальное, а именно – реальная длина шести дней Творения, возникновение космических тел, межвидовая и внутривидовая эволюция живых существ и т.д. уже давно стали предметом совершенно открытых и легитимных дискуссий.
У любого автора, отрицательно настроенного к опыту советского марксизма-ленинизма и любого марксизма вообще, есть большой соблазн назвать этот опыт тупиковым и в качестве трагического символа этого тупика вспомнить самоубийство Эвальда Ильенкова в 1979 году, наиболее серьезно подошедшего к задачи преображения официальной советской философии. Поразительны и показательны попытки этого философа описать возникновение сознания из материи, отраженные в его “Космологии духа”, где строгий материалист как будто бы срывается в жанр мистических видений. Потому что объяснить возникновение сознания из материи невозможно. Между тем, до тех пор, пока будет существовать марксистская философия, а она будет существовать всегда, как и любая другая философия, работы позднесоветских неомарксистов будут востребованы этим направлением и то, что для нас может казаться тупиком, для кого-то будет только началом. Однако магистральная линия развития русской национальной философии простирается в религиозно-метафизических поисках и связующее историческое значение здесь, конечно, имеют упомянутые и не упомянутые философы культуры из круга учеников А.Ф.Лосева, благодаря которым русская религиозно-философская мысль подспудно развивалась и в советское время. Именно эта линия будет и дальше доминировать в русской мысли до тех пор, пока она будет оставаться русской.
“Византизм” Леонтьева от начала до конца был византизмом авторским, рисующим такую картину Византии, которая была угодна самому Леонтьеву. Эта картина частично правдива, но по ней никак нельзя судить ни о Византии, ни о византизме. В этом “византизме” есть свои преимущества перед панславизмом, но есть и существенные изъяны, делающие его абсолютно неадекватным в полемике с любым национал-либерализмом. С православно-догматической точки зрения византизм Леонтьева был однозначным шагом вперед по сравнению с панславизмом Данилевского, но с православно-политической точки зрения он был столь же однозначным шагом назад, поскольку, подчеркнув значение религиозного фактора в политике, он в то же время лишил его возможности реального влияния, превратив в чисто эстетическое переживание. Мировоззрение Леонтьева прямо противоречит православному христианству, а следовательно, противоречит и самому византизму как программе, основанной на православии. Потому что византизм без православия теряет всякий смысл и превращается в обычный “культурно-исторический тип”. В национальном изоляционизме и моральном релятивизме Леонтьева упрекали уже при жизни, и самые известные упреки исходили от проповедника вселенского единства, философа Владимира Соловьева. Однако самые острые замечания высказал в ХХ веке второй русский византист, только уже совершенно противоположного типа, отец Георгий Флоровский.
Так живо обсуждавшийся сегодня, в столь многих симптомах жизненного распада подтвержденный "кризис европейского существования" - это не темный рок, непроницаемая судьба. Он становится понятным и прозрачным на фоне открываемой философией телеологии европейской истории. Однако предпосылкой этого понимания должно стать усмотрение феномена "Европа" в его центральном, сущностном ядре. Чтобы постичь противоестественность современного "кризиса", нужно выработать понятие Европы как исторической телеологии бесконечной цели разума; нужно показать, как европейский "мир" был рожден из идеи разума, т. е. из духа философии. Затем "кризис" может быть объяснен как кажущееся крушение рационализма. Причина затруднений рациональной культуры заключается, как было сказано, не в сущности самого рационализма, но лишь в его овнешнении, в его извращении "натурализмом" и "объективизмом". Есть два выхода из кризиса европейского существования: закат Европы в отчуждении ее рационального жизненного смысла, ненависть к духу и впадение в варварство, или же возрождение Европы в духе философии благодаря окончательно преодолевающему натурализм героизму разума. Величайшая опасность для Европы - это усталость.
Именно “православные либералы”, свободные от исторической зашоренности и политического самомнения, открытые к диалогу и ко всем формам современной политической борьбы, разнообразят собою православно-политическое движение и заставят светский мир посмотреть на православную политику другими глазами. Разумеется, всё это возможно только в том случае, если эти “православные либералы” не повторят ошибки своих оппонентов и будут больше православными, чем либералами, если они будут больше бороться за интересы Церкви, а не против “православных консерваторов”. Главный козырь “православных либералов” – отсутствие иллюзий в отношении народа и власти, и обращенность не к государству, а к гражданскому обществу. Наши “православные консерваторы” – тоже часть гражданского общества, но они воспринимают это понятие как бессмысленный штамп, как что-то ненужное и пришедшее на смену самому государству. “Православные либералы” же понимают, что гражданское общество – это реальность, неизбежная и необходимая, и поэтому, если Церковь сегодня упустит гражданское общество, то завтра она останется один на один с государством, без серьезной – народной – поддержки. Ведь нельзя же считать “народной поддержкой” костюмированные ансамбли с хоругвями и иконами Ивана Грозного, годные только на потеху антицерковным журналистам. 
В начале сентября в положении русского Свято Никольского храма в Ницце произошел ряд важных изменений. По решению Московского Патриархата был назначен новый настоятель храма священник Николай Озолин; а вслед за этим, наконец-то, была упразднена взимавшаяся долгое время входная плата в храм, как на популярный туристический объект. Но в ответ на эти первые шаги по нормализаии ситуации, конфликт Православной культовой ассоциации Ниццы (ACOR) с Русской Православной Церковью лишь усугубился. Так, новый настоятель храма отец Николай Озолин не допускается к исполнению своих прямых обязанностей - к служению; сам храм в любое время, за исключением богослужений, держится в закрытом состоянии; ключ от храма до сих пор не передан представителям Московского Патриархата. О конфликте вокруг русского храма в Ницце в интервью Елене Малер-Матьязовой рассказал Серафим Ребиндер, сын протоиерея Александра Ребиндера, общественный деятель и председатель OLTR - «Движения за поместное православие русской традиции в Западной Европе».
15 октября на сайте Движения за поместное православие русской традиции в Западной Европе (OLTR), вышло заявление "Как решить проблемы Ниццы?" О том, каковы причины последних шагов Экзархата и как разрешить сложившуюся ситуацию, в интервью Елене Малер-Матьязовой рассказал известный общественный деятель русского зарубежья,
член-основатель OLTR
Никита Кривошеин. По его словам, "самый важный момент коммюнике касается обвинений в якобы неканоничности передачи храма в юрисдикцию Русской церкви. Но ведь последняя и в сергианский период, и в досергианский период, и в последующие десятилетия никогда не признавала канонически обоснованным ни создание Русской православной церкви за границей, ни создание "евлогианской" архиепископии. Поэтому в глазах Русской церкви ее юрисдикция по отношению к собору в Ницце и по отношению ко всем Церквам, образованным до революции, оставалась неизменной. И это делает совершенно несостоятельным главный аргумент Совета архиепископии". 
За последние двадцать лет, вопреки всем возможным прогнозам и пророчествам, к власти в России так и не пришли те силы, для которых Свобода это всего лишь что-то придуманное либералами, а сама Россия, при этом, не только не распалась, а укрепилась и преумножила свое влияние в мире. И мы должны отдавать себе отчет в том, что до тех пор, пока существует государство бело-сине-красного знамени, поднятого над Россией двадцать лет назад, Август-91 будет оставаться для этого государства событием его рождения и отречься от него будет невозможно. Значит, ценность России и ценность Свободы вполне совместимы, и только временные исторические причины мешали им встретиться, как такие же временные причины мешали когда-то православию заявить о себе как о подлинном универсальном христианстве, а не о местном этнографическом культе аборигенов Восточной Европы. Последствия “Преображенской революции”, как назвал те события Александр Солженицын, свидетельствуют об этом.
В сложившейся ситуации именно Россия, будучи восточным полюсом европейской христианской цивилизации, обладая достаточным геополитическим потенциалом и будучи абсолютно свободной от секулярного тоталитаризма западной политкорректности, может выступить основным инициатором борьбы за сохранение и укрепление подлинной европейской идентичности. Именно Россия должна предложить проект альтернативного, “консервативного” Евросоюза, где ценности христианской культуры будут иметь не меньшее значение, чем ценности утопического либерализма для нынешнего ЕС. Важно отменить, что речь должна идти не просто об объединении “православной” или “восточно-христианской” цивилизации, но это должна быть инициатива, обращенная ко всем странам европейской идентичности по всему миру. Именно этот проект, с одной стороны, отвечает либерально консервативному курсу современной России, а с другой стороны, напрямую отражает представления о её вселенской миссии как наследника Византии, как того самого Третьего Рима, который должен не замыкаться в себе, а служить защите христианских ценностей во всем мире.
Как результат человеческого творчества мир культуры существует вовсе не только для того только, чтобы помочь человеку адаптироваться в грехопадшем мире и исчезнуть вместе с этим миром. В самом Царствии Небесном, исполненном абсолютно преображенной природой нового рая – “се, творю все новое” (Откр 21:5), – присутствует образ совокупного человеческого творчества в реальности нерукотворного Нового Иерусалима – города с воротами, стенами и улицами (Откр 21-22). В этой эсхатологической перспективе даже такое земное понятие, как “цивилизация”, генетически связанное с городом и гражданством, и периодически противопоставляемое культуре, обретает новую, неожиданную перспективу. Поэтому нет и не может быть конфликта христианства и культуры, но всегда был и всегда будет конфликт христианской культуры и нехристианского варварства.
Более чем полтора тысячелетия назад римским императором Константином и его матерью Еленой, под символом явившегося императору Креста с формулой «In hoc signo vinces», была начата новая христианская история и самой Римской Империи, и всей европейской цивилизации в целом. Изданный в 313 году Медиоланский эдикт, прекративший языческие гонения на Церковь, созванный в 325 году Первый Вселенский Собор, и, наконец обретение евангельских святынь в 326 году задали новую христианскую координату европейской цивилизации. Но, несмотря на то, что трудно найти исторических деятелей, имеющих столь же значеное влияние в истории христианской цивилизации, в современной Европе можно наблюдать удивительную диспропорцию в отношении сохранности, а точнее несохранности исторического наследия, связанного с именами святых равноапостольных Константина и Елены.
Все четыре идеологии современнести – и либерализм, и левая идеология, и органицизм, и спиритуализм, – представляют собой четыре разных мира современного нехристианского сознания, очевидно противоречащие друг другу, но единые в отрицании онтологического статуса человеческой личности, а поэтому они глухи и равнодушны к задачам христианской аскезы. Для того, чтобы воспринимать аскетический путь не как “физкультуру души и тела”, а как необходимое условие преображения личности, для этого требуется представление о самой личности как онтологическом субъекте. Ни секулярные, ни спиритуалистические типы мировоззрения не признают онтологический статус личности и поэтому бессмысленно призывать их сторонников к аскетическому самопреодолению без отказа от их мировоззренческой установки. 
Необходимо признать
христианские корни
европейской правовой
культуры, признать
христианскую идентичность Европы, признать ту культуру, без которой идея Свободы никогда не могла бы победить в Европе и которая требует от каждого европейца уважать права другого человека не потому, что это “написано в конституции”, а потому что так нужно делать каждому человеку по самому своему назначению. Оскорбляя
христианство, люди наносят удар по основам той цивилизации, которая обеспечила им ценность свободы и личного творчества, которая заставляет каждого их оппонента после этого оскорбления ограничиваться правовыми мерами, терпеть и милосердствовать. Поэтому прецедент этой выставки, будучи ничтожным по своему эстетическому масштабу, крайне важен в масштабе всей нашей, европейской христианской цивилизации, которая ради сохранения ценностей свободы слова и самовыражения должна научиться оперативно реагировать на такие прецеденты. В данном случае это была реакция здорового организма на затянувшуюся болезнь. Однако самое замечательное в этой реакции было то, что Постмодерн в нашей стране, действительно, заканчивается. 
К началу XXI века дискуссия между христианскими креационистами и эволюционистами достигла такой степени, что даже внутри церковных кругов, вместе с возрастающей легитимацией эволюционистского подхода, само понятие “креационизма” стало означать лишь определенную богословскую позицию, в то время как оно всегда означало единственно возможный в христианстве взгляд на возникновение мира и человека. Более того, само слово “креационизм” в среде христианских эволюционистов обрело чуть ли не обвинительный характер, так что у сторонних наблюдателей вполне может сложиться впечатление, что Церковь отказалась от Шестоднева и “признала эволюцию”. Поэтому, как бы это иронично ни звучало, имеет смысл напомнить, что христианское мировоззрение остается креационистским и только креационистским, а то, что называется “христианским эволюционизмом” – это лишь признание определенной правоты эволюционистского учения, в той или иной его степени. Отсюда возникает неизбежный вопрос о допустимых пределах эволюционистского подхода в рамках христианской картины мира. Не останавливаясь на деталях, можно сразу сказать, что в православном вероучении есть две абсолютные границы, за которые не должно переступать эволюционистское воображение – во-первых, это факт сотворения Богом мира ex nihilo, а во-вторых, факт сотворения человека, исключающий его происхождение от какого-либо животного. Всё остальное, а именно – реальная длина шести дней Творения, возникновение космических тел, межвидовая и внутривидовая эволюция живых существ и т.д. уже давно стали предметом совершенно открытых и легитимных дискуссий. 
У любого автора, отрицательно настроенного к опыту советского марксизма-ленинизма и любого марксизма вообще, есть большой соблазн назвать этот опыт тупиковым и в качестве трагического символа этого тупика вспомнить самоубийство Эвальда Ильенкова в 1979 году, наиболее серьезно подошедшего к задачи преображения официальной советской философии. Поразительны и показательны попытки этого философа описать возникновение сознания из материи, отраженные в его “Космологии духа”, где строгий материалист как будто бы срывается в жанр мистических видений. Потому что объяснить возникновение сознания из материи невозможно. Между тем, до тех пор, пока будет существовать марксистская философия, а она будет существовать всегда, как и любая другая философия, работы позднесоветских неомарксистов будут востребованы этим направлением и то, что для нас может казаться тупиком, для кого-то будет только началом. Однако магистральная линия развития русской национальной философии простирается в религиозно-метафизических поисках и связующее историческое значение здесь, конечно, имеют упомянутые и не упомянутые философы культуры из круга учеников А.Ф.Лосева, благодаря которым русская религиозно-философская мысль подспудно развивалась и в советское время. Именно эта линия будет и дальше доминировать в русской мысли до тех пор, пока она будет оставаться русской.
“Византизм” Леонтьева от начала до конца был византизмом авторским, рисующим такую картину Византии, которая была угодна самому Леонтьеву. Эта картина частично правдива, но по ней никак нельзя судить ни о Византии, ни о византизме. В этом “византизме” есть свои преимущества перед панславизмом, но есть и существенные изъяны, делающие его абсолютно неадекватным в полемике с любым национал-либерализмом. С православно-догматической точки зрения византизм Леонтьева был однозначным шагом вперед по сравнению с панславизмом Данилевского, но с православно-политической точки зрения он был столь же однозначным шагом назад, поскольку, подчеркнув значение религиозного фактора в политике, он в то же время лишил его возможности реального влияния, превратив в чисто эстетическое переживание. Мировоззрение Леонтьева прямо противоречит православному христианству, а следовательно, противоречит и самому византизму как программе, основанной на православии. Потому что византизм без православия теряет всякий смысл и превращается в обычный “культурно-исторический тип”. В национальном изоляционизме и моральном релятивизме Леонтьева упрекали уже при жизни, и самые известные упреки исходили от проповедника вселенского единства, философа Владимира Соловьева. Однако самые острые замечания высказал в ХХ веке второй русский византист, только уже совершенно противоположного типа, отец Георгий Флоровский.
Так живо обсуждавшийся сегодня, в столь многих симптомах жизненного распада подтвержденный "кризис европейского существования" - это не темный рок, непроницаемая судьба. Он становится понятным и прозрачным на фоне открываемой философией телеологии европейской истории. Однако предпосылкой этого понимания должно стать усмотрение феномена "Европа" в его центральном, сущностном ядре. Чтобы постичь противоестественность современного "кризиса", нужно выработать понятие Европы как исторической телеологии бесконечной цели разума; нужно показать, как европейский "мир" был рожден из идеи разума, т. е. из духа философии. Затем "кризис" может быть объяснен как кажущееся крушение рационализма. Причина затруднений рациональной культуры заключается, как было сказано, не в сущности самого рационализма, но лишь в его овнешнении, в его извращении "натурализмом" и "объективизмом". Есть два выхода из кризиса европейского существования: закат Европы в отчуждении ее рационального жизненного смысла, ненависть к духу и впадение в варварство, или же возрождение Европы в духе философии благодаря окончательно преодолевающему натурализм героизму разума. Величайшая опасность для Европы - это усталость. 
