События последней февральской недели 2022 года затмили всё остальное и о чем-либо ином не то, что писать, а даже думать кажется сейчас неадекватным, но все-таки 100 лет бывает только один раз за всю вечность – именно столько исполнилось 28 февраля со дня рождения Юрия Михайловича ЛОТМАНА (28.02.1922-28.10.1993), знаменитого филолога, специалиста по русской классической литературе, основателя Тартуско-московской семиотической школы. Между прочим, в Великую Отечественную дошедшего до Берлина.
В 15-16 лет у меня был недолгий период обостренной лотманомании, начавшийся с абсолютно субъективного пристрастия к самому образу и речи этого почтенного старца, сидящего в глубоком кресле на фоне беспорядочно расставленных книг, и неспешно рассуждающего о русской, а на самом деле о всей мировой культуре: все 35 лекций этих телевизионных бесед произвели на меня тогда очень сильное впечатление. Среди прочего, вслед за лектором я стал, например, произносить слово “диалог” с ударением на букве “а”, пока мастер сценической речи во ВГИКе не объяснила мне, что это такой специфический профессорский арго и ударение все-таки надо ставить на последнем слоге. Образу мудрого профессора с внешностью Эйнштейна и обаянием муми-троллиевского Ондатра придавала особая загадочность полуотшельническая жизнь в эстонском Тарту (бывшем русском Юрьеве и немецком Дерпте), где я уже успел к этому времени побывать и наслышался о его легендарном genius loci. Говорили, что по утрам ЮрМих, как его ласково сокращали ученики и адепты, делает зарядку на своем балконе и его могут увидеть даже простые смертные. Впрочем, за всей этой внешней магией в лекциях Лотмана меня несколько смущало, прямо скажем, отсутствие вертикального измерения и постоянный акцент на эпохи веселенького Просвещения. Причем, сам я тогда еще не был никаким традиционалистом и отсчитывал русскую историю с “гения Петра”, но все-таки понимал, что столь восторженное внимание к Вольтеру и Руссо, при почти полном игнорировании религиозного фундамента не сосем правильно, что и сам Пушкин, конечно, “наше всё”, но все-таки не совсем всё, а может быть даже, и совсем не всё…
Поэтому при первой же возможности не только послушать по телевизору, но и почитать самого мэтра я начал штудировать его семиотические тексты, поразившие меня своей рациональной сухостью и схематичностью, не только по форме, но и по содержанию. Как будто тот Лотман в телевизоре с его ненавязчивыми нравоучениями про благородное дворянство и героическую интеллигенцию это лишь снисходительный аватара для восторженных школьных учительниц того реального Лотмана в «Лекциях по структурной поэтике», где вся эта возвышенная культура и духовность препарируется и раскладывается на какие-то простейшие первичные начала и конструируется как умозрительная “игра в бисер”. И хотя поначалу мне всё это не очень понравилось своим “безжизненным” формализмом, суше которого мог быть только протокольный язык “методологов”, очень скоро я вдруг сам страшно заинтересовался всевозможными структуралистскими теориями, увидев в них некое эзотерическое объяснение всего и вся. Как писал сам автор в начале этих лекций: “для понимания явления недостаточно изучать его изолированную природу – необходимо определить его место в системе”. В 9 классе, на уроке литературы, я прочел доклад о двух “структурных модуса русской культуры классического периода”: “бинарную” и “тернарную” систему. Первая укоренена в христианстве, резко противопоставляет святое и греховное, и отрицает теплохладную срединность (Лермонтов, Гоголь, Достоевский), вторая, наоборот, включает третий “мир жизни”, нравственно нейтральный и оправданный самим фактом своего существования (Пушкин, Толстой, Чехов). Эта мысль была продолжена Аверинцевым, указывающим на два античных наследства – дихотомический максимализм Платона и оправдание “естественного” мира у Аристотеля. Учительница литературы ничего не спросила и поставила мне 5 за весь год.
Так, именно семиотические работы Лотмана вкупе с постоянным поиском всеобъясняющей системы спровоцировали мой последующий интерес к Леви-Стросу, Юнгу, Элиаде и, наконец, Генону. Здесь уже была не только структура, но и вертикаль, правда, тоже какая-то “безжизненная”, но это уже другая тема.
Среди крылатых выражений, оставленных Лотманом, одно я постоянно цитирую: “Ведь с чего начинается культура? Исторически – с запретов.” Я бы добавил: и с предписаний. Напомни об этом современному либеральному интеллигенту, выступающему против введения каких-либо “духовно-нравственных ценностей”, и в любом ограничении своего своеволия усматривающего признак всеобщих репрессии. Или весьма откровенный фрагмент из статьи автора «Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция»: “Восемнадцатый век – век Просвещения, рационализма, век воинствующей антицерковности, шедший под знаком вольтеровского “раздавите гадину”, как кажется, в господствующих своих тенденциях был антихристианским (! – А.М.) периодом русской культуры.” Или другой фрагмент из той же статьи, о мировоззрении Пушкина: “Но Россия – часть Европы, и культура ее – часть христианской цивилизации. Нести эту цивилизацию на восток – ее историческая миссия”. Банальность? Банальность. Но много ли вы вспомните школьных учителей и учительниц, согласных не только с первым, но и со вторым предложением? Вот в том-то все и дело: живя в позднесоветском космосе, Юрий Михайлович часто позволял себе говорить и писать то очевидное, что давно уже было запретным, и именно этим производил неизгладимое впечатление на неподготовленного слушателя, а не специфическими семиотическими построениями. С тех запретов начиналась культура советская, падшая в 1991 году и унесшая вместе с собой любые запреты, не говоря уже о предписаниях.
Как и очень многое советские проповедники светской морали, эзоповым языком критикующие советский же тоталитаризм, Лотман много говорил о гуманизме и просвещении, свободе и достоинстве личности, но в наступившую эпоху 90-х эта проповедь уже не имела никакого значения: постмодернистская анархия освободила всех и вся, а культивирование дворянской классической культуры XVIII-XIX веков выглядело уже неадекватным архаизмом. Возникал вопрос, как отныне вообще возможна какая-то культура, если теперь “всё дозволено”, и проповедники светского гуманизма, всю жизнь боровшиеся с советской системой, не могли и не хотели ответить на этот вопрос. Ведь это же означало вновь призывать к какой-то системе, к развитию культуры как системы норм, запретов и предписаний, гарантированных государственной властью и цензурой, что, кстати, вполне бы отвечало структуралистским представлениям (за что их иронично критиковали постструктуралисты, ставшие столь актуальными в наши 90-е). “Ведь с чего начинается культура? Исторически – с запретов.” Но одно дело – напомнить об этом, даже включить в свою философию, но другое дело – призывать к таким запретам. Об этом для Лотмана не могло быть и речи. Изможденный непрерывной академической и просветительской работой, всегда выглядящий сильно старше своих лет, он умер всего в 71 год, уже “за границей”, в бессмысленно-независимой Эстонии, когда в Москве разгорался второй путч и русская культура вновь начала бороться за свое существование в условиях абсолютного антикультурного хаоса.
Поддержать деятельность Интеллектуального Клуба «Катехон»:
№ карты Сбербанка VISA: 4276 3801 2501 4832
